Смерть Кощея

В санчасть «лагеря смерти» я попал из штрафного изолятора (ШИЗО), где в сырой и вонючей камере, рассчитанной на трех человек, меня постоянно держит начальник ИК-5 майор Васильев. Он считает, что таким образом меня можно изолировать от общения с заключенными и лишить возможности заниматься журналистской деятельностью.

Не угадал тюремщик. Информация разностороннего плана, как поступала мне, так и поступает. Многое я вижу своими глазами. Как, например, в этот раз.

Очередное продление Васильевым моего нахождения в ШИЗО было прервано врачами ИК-5 – Галиной Юшкиной и Галиной Русиной. При критическом артериальном давлении 220/130, они настояли на стационарном лечении. Васильев был против. После долгих дебатов, только через сутки, меня доставили в санчасть. По указанию Васильева определили не в палату, а в изолированный запирающийся блок. Как правило, там держат вирусоносителей ВИЧ, туберкулезников, чахоточных. Пока вели туда по коридору, слышал, как больные сочувственно высказывались в мой адрес: «Вот гады, Михалыча закрывать в спецблок повели. Изолируют от нас мужика. Боятся его как огня. Страдает за правду, которую несет в массы».

В спецблоке охранник указал место и закрыл входную дверь. Верхняя часть двери была застеклена. Любопытные подходили и, как в аквариуме, наблюдали за моими действиями, знакомились. Через них вызвал врача.

Через час дверь открыли и отвели в кабинет к Юшкиной. Она в то время руководила лечебным стационаром. Галина Павловна честно призналась, что долго лежать в санчасти мне не дадут.

– Максимум 10 дней определил Васильев.

– Спецблок он тоже придумал?

– Но не я же. Чем вы их напугали? Вокруг вас столько шума.

Такой прием меня обескуражил. Хотел плюнуть на такое лечение и уйти. Сдержала доброжелательность Юшкиной. «Не переживайте, все сделаем чтобы вы встали на ноги. В 10 дней мы явно не уложимся. Буду настаивать на продлении стационарного лечения.

– Тогда снимите изоляцию. Переведите в общую палату. Не переведете, вышибу двери.

О нашем разговоре Юшкина доложила начальнику МСЧ-56 – Холодовой, та — Васильеву. Так я оказался в больничной палате № 2. Через пару дней подселили мужика, возраст – около 50 лет. Когда мы остались вдвоем, новичок протянул руку и назвался Кощеем. «Не понял», – говорю ему.

– Кличка у меня тюремная такая.

– Знаешь, еще не привык по кличкам обращаться к людям. Как твое имя?

– Родители Евгением назвали. А фамилия моя Чуйко. До выхода на волю осталось 8 месяцев. Но я, видимо, не доживу до этого светлого дня. Третий раз здесь лечусь, но толку мало. С каждым днем становится все хуже и хуже. У меня с почками что-то. В бараке потерял сознание и вот снова оказался в санчасти. Пойду, помоюсь, а то не ровен час… Предчувствие такое, что отсюда я больше не выйду.

Евгений разделся по пояс. Телосложение у него, действительно, было кощейское. Ключицы и плечевые суставы выпирающие вперед, обтянутая тонкой кожей грудная клетка с реберными полосами напоминали схожесть со сказочным персонажем. Грима не надо. И жизнь Евгения в данный момент зависела не от сломанной иглы добрым молодцем, а от доброты человеческой.

 

«Здесь почти каждый день выносят вперед ногами…»

Врачи понимали, заключенному Чуйко необходимо срочное хирургическое вмешательство. Но на уровне медсанчасти таких операций не делают. Надо было срочно везти в Новотроицкую городскую больницу. Четыре дня теребили медики Васильева. От него требовалась спецтехника для вывоза больного и конвой. И когда со всех щелей у Евгения пошла кровь, его в срочном порядке доставили в ЦРБ. Хирург, осмотревший больного, настаивал на срочной операции и дальнейшем лечении под наблюдением врача. Созвонились с руководством ИК-5. оступила команда на возвращение тяжелобольного в санчасть ИК-5.

Как мне потом объяснили врачи, возврат тяжелобольного был связан с нехваткой караула. Чтобы облегчить мучительную смерть пациента, Евгению вставили катетеры и прицепили пару пузырьков для сбора вытекающей изнутри жидкости. Скрюченное тело больного положили на прежнюю кровать. Для видимости лечебного процесса поставили капельницу.

Спрашиваю у Юшкиной: « Сколько ему осталось мучиться? И почему его не оставили профессионалам?

– Ему осталось жить не больше 2-3 дней. Об остальном спрашивайте у начальства. Я такие вопросы не решаю.

На следующий день Евгений попросил меня подойти к нему. От прикосновения его холодной руки, мне стало не по себе.

– Михалыч! Они угробили меня. Слышал, как хирург настаивал на срочной операции? Были бы у меня деньги, то охрана нашлась бы, и я сейчас здесь не умирал бы. Врач однозначно сказал, что без операции я – не жилец. Это еще будет одна смерть на совести Васильева. А сколько их было? Меня некому хоронить, видимо, закопают как собаку на тюремном кладбище. Слезы выступили на его глазах. Но он уже не мог их вытереть сам.

Через сутки во второй половине дня Евгений Чуйко умер. В скрюченной позе он лежал до позднего вечера. Затем, не обмыв, тело одели в грязную робу. На похороны никто новую одежду не выдает. Расчет на родных. А их у Евгения нет. Как объяснили санитары, переодевание умершего в новое в ИК-5 не предусмотрено.

Кощей, одетый в тряпье, уже лежал на носилках, когда в санчасть пришел один из заместителей Васильева – подполковник Врагайкин и сразу стал орать на санитаров:

– Почему одели? Видите, тут журналист Толмачев присутствует. Он не упустит случая. Мы все должны делать по закону. Я уже оповестил прокурора и следователя. Они сейчас подъедут. Что стоите? Раздевайте мертвеца и снова кладите его на кровать, именно в том положении, в котором он умер. Фотографировать будем.

Те подчинились приказу Врагайкина. Женю снова свернули в калач. Через время появились прокурор и следователь. Опрашивать никого не стали. Молча постояли возле двери, посмотрели на голый труп и спокойно покинули санчасть. После показушной процедуры, которую никогда здесь никто не проводил, Евгения снова одели и вложили в целлофановый пакет с застежкой и унесли на проходную.

Кощей пролежал там почти весь день, пока его не забрала городская труповозка. Еще одного зэка в лагере смерти списали со всех видов довольствия, в том числе и робу. Не ту, конечно, в которой на тюремном кладбище его закопали. Не говорю уже о гробовых. Наверняка, их получили в полном объеме. Правда, Евгению Чуйко сейчас все равно, в чем его похоронили и кому уйдут гробовые. Да и винить в его смерти некого. Следователь и прокурор по данному факту проверок не вели и уголовного дела не возбуждали. Для этого и существует лагерь смерти, чтобы из него постоянно вывозили трупы. Недавно получил ответ из Оренбургской прокуратуры. Они зафиксировали в 2015 году 28 смертей в ИК-5.

И еще одна новость. После выхода моего материала о туберкулезной больнице, которая находится на территории ИК-5, стали в срочном порядке вывозить тяжелобольных. Их отправляют в ИК-4 города Оренбурга и в Башкирию.

Но вернемся к смерти Кощея. На следующее утро я вышел в прогулочный дворик санчасти. Он напротив церкви. Был и там. Вместительная и внутри красивая. Подумалось: «А почему бы там не устраивать прощание и заодно отпевание покойника?» Поделился мыслями с одним из сотрудников ИК-5. Тот честно ответил: «Вы хотите, чтобы все узнали о совершенном выступлении? Здесь почти каждый день выносят вперед ногами. Устанет батюшка отпевать покойников. Сами знаете, что при утечке информации начальника колонии, в первую очередь, могут опросить за такой серьезный «падеж зэков». А это ему не нужно. Тихонько похоронили и тут же забыли. Вот так и живем. Но вы все равно про это не напишете. Если расшевелите это осиное гнездо, вам не поздоровится. Васильев таким не прощает. Пока вы здесь, о демократии и свободе слова забудьте. Это вам мой совет».

 

«В моей смерти прошу винить Щербакова»

Это слова из заявления заключенного Олега Николайчука. Написал он их после того, когда начальник режима ИК-5, Сергей Щербаков, поизгалялся в своем кабинете над пожизненным инвалидом 2-ой группы, страдающим эпилепсией. В санчасть его принесли на носилках. Когда Олег пришел в себя, он попросил бумагу и ручку. Попытался изложить хронологию случившегося. Не получилось. Руки не слушались. Попытался встать, ноги отказали. Кое-как, через добрых людей сообщил об этом дичайшем случае своей матери. Та подняла шум на уровне Оренбургского прокурорского начальства. По горячим следам пообещали разобраться. Не разобрались. Поверили Щербакову на слово. С Николайчуком не встретились. На этом проверочные мероприятия закончились.

Окрыленный легкой победой, Щербаков пришел в санчасть. И вместо элементарного извинения, издевательским тоном произнес: «Николайчук, и чего ты добился? Запомни, правда всегда будет на моей стороне. Ты здесь никто». Олег от бессилия заплакал: «Ну как же так! – возмущался он. – Меня чуть в гроб не загнал, а ему ничего».

Я оказался очевидцем издевательских слов Щербакова. Попытался его пристыдить. В ответ получил угрозу: « Не забывай, где ты находишься. Здесь один укольчик может решить твою судьбу». Его угрозу принял реально и сразу же отказался от приема внутримышечных уколов». С этим работником концлагеря мы встречались трижды. Получилось неплохое интервью. Даю его в сокращенном виде:

– Когда я был в ШИЗО, вы без моего ведома, провели обыск вещей, которые находились в карантине. Это было 13 мая 2015 года. Из моей сумки пропали жизненно важные лекарства, разрешенные местными врачами. Поясните свой безумный поступок.

– Мне приказали это сделать.

– Кто?

– Начальник колонии Васильев. Он мой непосредственный начальник.

– А две общие тетради с материалами уголовного дела и журналистскими записями куда дели? Вещи находились в 8-м отряде, а я лежал в санчасти. Мне сказали, вы во время обыска все изъяли.

– Спрашивайте у Васильева. Я ему все отдал.

– А правда, что у вас ума хватило сжечь 2 тысячи книг, изъятых у заключенных и из местной библиотеки?

– Было дело. Сжигал не я. В этих изданиях я увидел фотографии полуголых женщин, сексуальную пропаганду, пропаганду войны, насилия и свержения власти.

– А вы Шолохова читали? К примеру, «Тихий Дон»? Или Достоевского «Бесы», «Преступление и наказание»? «Архипелаг Гулаг» Солженицина ? Там все, о чем вы говорите, присутствует. Их тоже будете сжигать?

– Что-то слышал об этих книгах. Найду подобное, изыму, конечно.

– Классику вы уничтожите. А что дальше? Гитлер тоже с этого начинал.

– Классика, не классика, если там есть секс и насилие, то заключенным читать это запрещено. Будем изымать эти книги, к какому бы классу они не относились.

– А вы не пробовали на центральном телевидении порнографические фильмы запретить?

– Они не в нашем подчинении. Хотя зэки смотрят эту порнуху. Значит, будем телевизоры изымать.

– А зачем вы мой дневник с журналистскими записями изъяли?

– Сбор информации об ИК-5 Васильевым запрещен. Все вопросы к нему.

Этим интервью я показал вам интеллектуально развитого человека – майора концлагерного масштаба. Поверьте, он здесь не одинок.

После этого интервью будет более понятен поступок Щербакова по отношению к больному зэку.

Олег, сын морского военного летчика, полковника, рано стал инвалидом. Его доверчивостью и наивностью воспользовались наркодельцы. Когда Николайчук ехал из Казахстана, ему предложили на Оренбургской земле передать пакет. Как вы догадались, в нем оказались наркотики. Срок за контрабанду получил реальный. Отсидел три года из шести. Когда прибыл в ИК-5, его сразу, как инвалида, поставили на медицинский учет. Стал получать лекарства. Для их хранения приспособил прозрачную коробочку. А чтобы спасительное лекарство не изъяли при обыске, получил от начальника медчасти Холодовой официальное разрешение с перечнем хранящихся таблеток. Об этом лекарственном наборе Николайчука Щербаков прекрасно знал. Но при очередном обыске, который он сам возглавлял, Щербаков решил над больным малость поиздеваться. Ушел после обыска с коробочкой Николайчука. Инвалид, которому надо было принимать предписанные препараты, через полчаса с отрядным офицером был в кабинете Щербакова. Коробочка с лекарствами была у него на столе.

– Николайчук, тебе плохо? – издевательски спросил Щербаков. Наугад достал одну таблетку и протянул больному.

– Мне надо принять сразу три.

– Одной хватит. Выбирай любую.

– У меня разрешение на все имеющие в коробке таблетки.

– Мне плевать на твое разрешение. Бери одну или вообще ничего не получишь.

– Мне плохо – успел произнести Олег и рухнул на бетонный пол. При падении сильно ударился головой. Стал хрипеть. Начался приступ эпилепсии. Щербаков ничего не предпринял, чтобы спасти умирающего. Молча созерцал как тот задыхается. И только благодаря дежурному помощнику начальника колонии (ДПНК), удалось спасти Олега. Он со знанием дела разжал зубы и вытащил запавший язык. Николайчук задышал, но в сознание не пришел. Видеокамеры все это зафиксировали. Но когда Николайчук потребовал копии для предъявления в суд, ему, как и прокуратуре, ответили, что в этот день техника не работала.

Щербаков, когда запахло жаренным, списал свой бесчеловечный поступок на санчасть. Он обвинил медиков в том, что они выдали Николайчуку сразу 26 таблеток карбомазипина. А это, по его мнению, очень много. Смешно до слез. Уверен, что Щербаков понятия не имел, какими препаратами лечат от эпилепсии. А тут вдруг такие познания.

Вот что по этому поводу сказал сам больной: «Я принимаю по 4 таблетки карбомазипина в день и в коробку их не кладу. Ношу постоянно с собой в кармане». Коробочку, уже изъятую у Щербакова, осмотрели начальник медчасти Холодова и зубник – старший лейтенант Нуркатов. Там карбомазипина не было.

Щербаков нагло врет. Он за это должен понести серьезное уголовное наказание. После этого дичайшего случая у меня нарушена координация движения, появились постоянные головные боли. Щербаков настоял, чтобы меня выписали из санчасти. Меня выписали. Я пошел к Холодовой. Она развела руками. Не успел дойти до 9-го отряда, как снова потерял сознание. Меня, как видите, снова на носилках принесли в санчасть. Сколько еще таким образом будут доставлять на больничную койку? Прошу одного: « Если со мной что-то случится, то в моей смерти винить Щербакова».

Оставьте комментарий